доверенные ему слова и внес их в свой прощальный отклик для траурной страницы газеты «Правда» 23 февраля.)

21 февраля — последняя ночь. Еще из рассказов Марии Петровны:

«В одиннадцать, но, может, и в двенадцать ночи, за два-три часа до кончины, позвал, взял мои руки и все их к себе, к себе притягивает, и тянется к ним, тянется… Сил уже совсем не было, а потянулся. Я не сразу и догадалась, что тянулся поцеловать…» Этим пронзающим свидетельством, как сердце сердцу весть передавало, она поделилась с Юрием Верченко, которому в составе правительственной комиссии пришлось скорбные дни прощания с М. А. Шолоховым провести вместе с осиротевшей семьей.

Наверное, никогда и не стоит пытаться разгадывать, какая же необычайная тайна профессионального озарения благословила, в сущности, совсем юного человека — приступил к роману, вспомним, в 23 года — выписывать неповторимо впечатляющие страницы любви Григория к Аксинье. Никому не проникнуться до конца той сокровенностью, что позволяла писателю могучую для народа, классов и государства революционную поступь и яростные в истории столкновения воссоединять с самыми тончайшими движениями двух только сердец. Можно лишь догадываться — и потому порождены трепетно-вдохновенные страницы, что сам испытал — сполна и неразменно! — это святое чувство.

Но вернемся к записям 9 января. Передаю Шолохову слова участливого привета Леонида Максимовича Леонова, с которым довелось поговорить перед самым выездом в больницу.

Ответил заботливо: «Как он там?.. Спасибо ему доброе!»

В прошлую встречу, вспоминаю, тоже заинтересованно расспрашивал о Леонове, о том, в частности, пишет ли, работает ли. Задумчиво — так запомнил — воспринял рассказ, что Леонов в каждый том своего переиздания собрания сочинений вносит значительнейшие поправки и вставки, поразительно молодые и свежие по стилю и мудрости.

Небольшое перед очередной записью как бы вступление. Летом 1983 года, после того, как наслушались от него и Марии Петровны охотничьих рассказов, вдруг осмелился пересказать М. А. Шолохову как-то услышанные, заранее скажу, явно не похвальные для него слова Сергея Тимофеевича Коненкова об охотничьем увлечении писателя: «Шолохов велик. Он наш Толстой. А вот не одобряю его этой страсти».

Потом, не скрою, крайне пожалел о сказанном. Мне показалось, что Шолохов обиделся. Ведь это давно знаемо, какой он страстный охотник! И вот сейчас, улучив благоприятный момент, так прямо и сказал: «Мне показалось, что вы тогда обиделись». И попросил извинений. Ответ был на три фразы. Первая:

— С годами все меняется…

После мучительно воспринимаемой паузы, что вызвана еще и еще приступами кашля, снова слабый голос:

— У нас в районе… этой зимой… последнюю волчицу… убили.

И как бы заканчивая объяснения с прославленным своим собратом по искусству, произнес напоследок совсем короткую фразу:

— Всякий зверь красивый…

С самого утра следующего дня начали заниматься главной просьбой писателя — обсуждали, как побыстрее и получше приступить к подготовке собрания сочинений.

Понимали, что времени Шолохову отпущено ничтожно мало. Дни? Недели?.. Хотелось потому хотя бы чем-нибудь засвидетельствовать, что подготовка началась.

18 января. Вместе с Ю. Н. Верченко привозим прямо в больницу издательский договор на издание восьмитомника — на подпись.

Подписал. Заметил полагающуюся на этом документе роспись главного редактора А. И. Пузикова — и передал привет. Любил и уважал его. Рассказываем, какое большое участие в судьбе предстоящего издания приняли многие в разных, как говорится, инстанциях работники. Поблагодарил.

Выслушал Юрия Верченко о том, что секретариат Союза писателей постановил осенью провести пленум — по случаю 50-летия создания писательского Союза. Оживился — заметно, — когда получил приглашение выступить, а еще более, когда вслух припомнили его смелые речи на партийных и писательских съездах.

Увозили из больницы письмо. Вот его текст:

«Юрию Петровичу Реброву. Получил свой портрет — Ваш подарок, работу, которую Вы создали. Большое спасибо, дорогой Юрий Петрович! Хорошо помню, как Вы работали над „Тихим Доном“. М. Шолохов. 18 января 1984 г.». Поясню: это письмо художнику, который в день уже упомянутого 60-летия супружества Шолоховых передал через меня подарок, художнический знак своей любви, выраженный в портрете. Портрет понравился. Но есть всему этому предыстория…

Юрий Ребров начал иллюстрировать «Тихий Дон» для издательства «Молодая гвардия» в 1963 году. То было едва ли не в самом начале его творческого пути. Не сразу привыкал М. А. Шолохов к мысли о новых иллюстрациях нового для себя художника. Высказывал несколько раз сомнения. Художник это отношение — и, можно догадываться, болезненно — ощущал… Но когда писатель в окружении своих друзей пришел в издательство и внимательно посмотрел каждый рисунок — от былых сомнений отказался. Шолохов принял работы художника.

…В тот январский день у него шла кровь горлом.

К середине февраля 1984 года из Вешенской в Москву в издательство пришло письмо — знакомая роспись. Дата — 9 февраля. Говорят, что это самое последнее у него письмо, связанное с издательскими делами. В нем всего шесть строк. Все они — без лишних слов — подчинены одному — подготовке собрания сочинений. Он назвал имя составителя предстоящего издания. Им стала его младшая дочь Мария Михайловна.

Собрание сочинений вышло миллионным тиражом.

Разве когда-нибудь остынет любовь — благодарная! — народа к Михаилу Александровичу Шолохову?..

* * *

Помните, в самом начале этой главы были упомянуты многие — но, конечно же, далеко не все — писатели, что прошли через наставничество А. С. Серафимовича.

Так же нелегко было бы выписать полным списком имена тех писателей, которые считают себя учениками Шолохова и обязаны ему своим вхождением в литературу или утверждением себя в ней. Мне довелось встречаться с некоторыми из тех, кто в шестидесятые и семидесятые годы, начиная свой путь в писательский цех, познакомился с великим своим современником и познавал его помощь, советы, напутствия, поддержку, благословение…

Авторитетно выразил состояние общения с Шолоховым Юрий Бондарев: «Редко кто из писателей имеет столько учеников среди молодых писателей, сколько этот непревзойденный мастер. Я знаю многих писателей, которые, поставив последнюю точку на рукописи своего романа, мысленно переносятся в станицу Вешенскую, к Шолохову: что сказал бы он, прочтя роман, как оценил бы он?»

Вспомним, подтверждая это высказывание, к примеру, доброе слово Шолохова о Василии Шукшине. Вспомним, как успел перед самой кончиной отозваться и Шукшин о Шолохове. И когда перечитываешь это последнее интервью удивительно разностороннего мастера литературы и кино, то сознаешь, как много получил он от классика даже всего-то после одной встречи: «Как я вижу Шолохова теперь? — говорил он одному болгарскому журналисту. — Намного ясней. Я бы сказал, что сделал для себя открытие. До этого я имел представление о нем по устным рассказам… А это упрощало его. Каким я вижу его после личного общения? Глубоким, мудрым, простым.